- Во-первых, Пакт предотвращал возможность заключения «нового Мюнхена»:

«Новый Мюнхен» был не только возможен, а являлся логичным следствием всей англо-французской политики межвоенного периода. Мало того, «новый Мюнхен» был призван, не столько отвести угрозу войны от Парижа и Лондона, сколько сделать Германию англо-французским инструментом войны против Советской России. К подобным выводам, отмечает Карлей, приходили не только советские руководители, но и по сути вся «мощная когорта канадских, английских и американских историков, которые видели в умиротворении только выражение профашистской и антикоммунистической идеологии»[1].

Э. Нольте даже назвал свою известную книгу, посвященную тому периоду - «Европейская гражданская война»[2]. В этой Европейской гражданской войне по одну сторону, стоял радикализованный русский социализм в лице СССР, - по другую радикализованный западный либерализм, в лице фашистской Германии. За спиной последней стояли «демократические» страны Запада, для, которых эта война была - вторым «изданием» собственной интервенции в Россию 1918-1921 гг.

Француз А. Симон в своем исследовании, посвященном началу войны приходил к выводу, что «Запад буквально вскормил гитлеровскую Германию, рассчитывая, что она станет его бастионом против СССР»[3]. У. Черчилль вполне откровенно признавался в подобных планах за год! до прихода Гителера к власти: «Несомненно, покорить Россию в материальном отношении вполне возможно, но в моральном отношении — это слишком ответственная задача, чтобы ее могли выполнить одни лишь победители. Осуществить ее мы можем лишь с помощью Гер­мании…»[4].

«Грядущая мировая война трактовалась как «война цивилизаций». Даже когда «внутри» самого Запада уже шла война, Франция снимала со своего фронта танки и самолеты и посылала их против СССР. Любая страна, принимавшая помощь СССР, автоматически становилась врагом. Как с врагом Запада поступили с республиканской Испанией... Еще более красноречива фразеология, с которой западные политики обращались к президенту Чехословакии, заставляя его принять ультиматум Германии. Приняв помощь русских, Чехословакия стала бы врагом всего Запада и жертвой его крестового похода»[5].

Ш. Рист, в то время управляющий французским банком, отмечал в своем дневнике: «То, о чем в будущем, вероятно, забудут, но что нужно запомнить, это огромная роль общественного консерватизма, страх перед коммунизмом и большевизмом, который играл большую роль в последние годы во внешней политике Франции и Англии. Этот страх ослеплял некоторых, делал их неспособными оценивать определенные события иначе, как через эту искажающую призму. Отсюда скрытая, но очевидная симпатия даже к Гитлеру, к его методам и  жестокости. Думали лишь о том, что демократическое правительство во Франции не будет достаточно сильным, чтобы их защитить. Видимость сохраняющегося порядка, отсутствие острых социальных конфликтов не успокаивали их. Им нужно было внешнее проявление полицейской силы так же, как им нужен был образ воинствующего коммунизма, и для этого они не останавливаются даже перед покушениями, которые сами совершают, но при этом обвиняют в них коммунистов»[6].

По словам М. Карлея: «Для многих британских тори и французских консерваторов кооперация с Советским Союзом никогда не была приемлемой альтернативой. До 1939 года фашизм или нацизм не воспринимались как абсолютное зло, хотя такая форма правления и пользовалась дурной репу­тацией. Наоборот, фашизм был эффективным оружием против коммунизма и социализма, барьером для экспансии большевизма за преде­лы Советского Союза»[7].

Мюнхен – мир на Западе – война на Востоке, - был не жестом отчаяния, а олицетворением всей европейской политики Лондона и Парижа на протяжении всего предвоенного периода. Даже после разгрома Польши в марте 1940 г., посланник американского президента С. Уэллес отмечал, что в правительственных кругах Франции не было ни одной крупной политической фигуры, отошедшей бесповоротно от политики примирения и сговора. Правящий класс буржуазной Франции мечтал еще об одном Мюнхене. У них, отмечал М. Карлей, главенствовал не страх перед фашизмом, «главным в политической повестке были «красная опасность» и «ненависть к социалистической рево­люции»[8].

Появлялись и другие планы, будоражившие воображение. О них, например, говорилось еще летом 1939 г. в одном из докладов английского военного атташе в Москве полковника Фэйрбрейта: «В будущей войне Германия, напав превосходящими силами на Польшу, захватит ее в течение одного-двух месяцев. В этом случае вскоре после начала войны немецкие соединения окажутся на советской границе. Несомненно, что Германия затем предложит западным державам сепаратный мир с условием предоставле­ния ей свободы для наступления на Восток»[9].

По словам В. Молотова советское правительство настояло на подписании Пакта о ненападении с Германией прежде всего для того, чтобы предотвратить новое англо-германское соглашение[10].

Именно провал планов «крестового похода» Запада против СССР увидел в Пакте Молотова - Риббентропа, один из наиболее известных идеологов «холодной войны», Дж. Кеннан. Он обвинил в заключении пакта не Сталина, а … Гитлера: «Заключение Гитлером пакта о ненападении со Сталиным и поворот его штыков против французов и англичан означали колоссальное предательство западной цивилизации… Сближение западных держав с Советским Союзом было результатом политики нацистов, за что те должны нести самую серьезную ответственность перед историей»[11]. Аналогичную мысль высказывал в 1939 г. стальной магнат Германии Ф. Тиссен, который назвал Пакт «страшным преступлением» Гитлера, предательством Германии и всей Европы[12].

- Во-вторых, Пакт давал СССР уникальную возможность технического переоснащения:

5 января 1939 г. Германия предложила возобновить замороженные в конце марта 1938 г. переговоры о предоставлении СССР кредита в 200 млн. марок, немцы дополнительно предложили уступки в сроках кредита и снижении процентов по нему[13]. А. Буллок отмечает, что немцы были ошеломлены, когда увидели, чего хотят русские. Меморандум директора отдела экономической политики министерства иностранных дел Э. Виля от 11 марта гласил: «хотя Германии недостает русского сырья, хотя Геринг постоянно требует его закупки, рейх просто не в состоянии снабжать СССР теми товарами, которые придется поставлять в обмен»[14].

Переговоры возобновились только спустя полгода - 17 августа, когда в ответ на предложение Германии нормализовать советско-германские отношения[15] глава советского правительства В. Молотов ответил: «Правительство СССР считает, что первым шагом к такому улучшению отношений между СССР и Германией могло бы быть заключение торгово-кредитного соглашения»[16]. Фактически Молотов поставил ультиматум - пакт в обмен на кредит. На этот раз советско-германское кредитное соглашение было подписано всего через два дня - 19 августа[1], кроме этого, предусматривалось размещение советских заказов в обмен на поставки сырья и продовольствия[17].

8 октября в Москву прибыл представитель Германии К. Риттер, который привез с собой годовой план закупок на сумму 1,3 млрд. марок, однако советская сторона согласилась исходить из максимального объема поставок в прежние годы, т.е. 470 млн. марок[18]. Для составления ответных заявок в Германию была послана специальная комиссия, собранная из ведущих специалистов[19]. Чего хотели русские? В официальном запросе руководителя советской делегации говорилось: «нашей задачей является получить от Германии новейшие усовершенствованные образцы вооружения и оборудования. Старые типы покупать не будем. Германское правительство должно показать нам все новое, что есть в области вооружения, и пока мы не убедимся в этом, мы не сможем дать согласия на эти заявки»[20]. Немцы, отмечает В. Сиполс, пошли навстречу русским с большим трудом только после настойчивых требований советской делегации. Наиболее важные вопросы решались лично Гитлером и Герингом[21].

11 февраля 1940 г. договор был подписан, список военных материалов, предусмотренных к поставке германской стороной к концу текущего года, составлял 42 машинописные страницы, напечатанные через полтора интервала, и включал, например, чертежи и образцы новейших немецких боевых самолетов «Мессершмитт -109», 110», «Юнкерс 88» и т.д., артиллерийских орудий, танков, тягачей и даже целый тяжелый крейсер "Лютцов"! Советский список состоял почти полностью из военных материалов и включал не только взятые на вооружение, но также и те, которые находились в разработке: десятки полевых морских и зенитных артиллерийских систем, минометы калибра 50-240 мм с боеприпасами, лучший танк Pz-III, торпедное вооружение, десятки радиостанций, «8 единиц переносных пеленгаторов, 2 полевые радиостанции для обнаружения самолетов, 4 комплекта приборов для стрельбы ночью…, 10 комплектов засекречивающих приборов для телеграфно-телефонных аппаратов», сверхмощные прессы, прокатные станы, горное оборудование, танкер водоизмещением 12 тыс. т., 3 сухогруза…, канатную проволоку, трубы и т.д…»[22].

Кроме этого, по договору Советский Союз получал из Германии новейшие технологии, в которых СССР отказали США и Англия (химическое оборудование и документацию для налаживания производства синтетических материалов, технологии: получения сверхчистых материалов; получения отдельных элементов радиоэлектронного оборудования; изготовления многих видов инструментальной и высокопрочной стали, некоторых видов брони, средств автоматизации и управления, «образцы и рецептуру беспламенных и бездымных, аммиачных… взрывчатых веществ» и т.д.). Как заметил в итоге Геринг: «в списке имеются объекты, которые ни одно государство никогда не продаст другому, даже связанному с ним самой тесной дружбой»[23].